Unilibrary. Oliy ta'lim muassasalarining yagona elektron kutubxona axborot tizimi.

Букилмас ирода

Ушбу китоб барчага манзур бўлади деган умиддамиз.

Taras Bulba

Ushbu asar barchaga manzur bo`ladi degan umiddamiz.

Бургут тоғда улғаяди

Ушбу асар барчага манзур бўлади деган умиддамиз (Моҳидил

Домлалар

Қўлингиздаги китобдан олимнинг азиз устозлари, дўстлари ва шогирдлари тўғрисидаги бири биридан қизиқ ўқишли ҳикоя-хотиралари ўрин олган. Уларнинг ҳар бирида халқимиз маданияти, илму фани, маорифи ривожи йўлида фидокорона меҳнат қилган инсонларнинг фақат ўзигагина хос табиати, характер жиҳатлари, тақдиридаги муҳим воқеа-ҳодисалар ниҳоятда жонли тилда, қизиқарли услубда тақдим этилади.

Письма. Том 13.

В настоящем томе, открывающем собрание писем Г. И. Успенского, объединены письма 1849-1886 гг. Из 523 печатаемых писем до сих пор было известно 291. Большая часть этих писем, рассеянных по журналам и сборникам, была изуро-дована (в дореволюционных публикациях) цензурными купюрами и не была свободна от всякого рода иных искажений текста. 232 письма Успенского печатаются в настоящем издании впервые. Среди них письма А. В. Каменскому, Е. П. Летковой, Я. П. Полонскому, М. Е. Сал-тыкову, А. В. Успенской и др

Горький упрёк. Очерки и рассказы. Том 12.

Письмо это, найденное в бумагах К. Маркса после его смерти, заслуживает самого глубокого внимания всякого русского человека, которого крепко и искренно заботят судьбы русского народа. Несколькими строками, написан-ными так, как написана каждая строка в его «Капитале», то есть с безукоризненной точностию и беспристрастием, К.

Скучающая публика. Через Пень-колоду. очерки и рассказы. Том 9.

Сивозь крепкий, тяжелый сон давно уже ощущали признаки какой-то суеты вокруг меня, надо мной и около меня, но решительно не мог раскрыть глаз. Что-то гремело и стучало над головой, что-то билось у самой головы, уткнув шейся в подушку лицом, что-то шумело и надо мной, и близ меня, и где-то далеко... И только тогда, когда всё это стихло, и вдруг открыл глаза и понял, что пароход останавливался у пристани, что около моей головы бились волны взбудо раженной пароходом Волги, что на палубе, вверху, бегали рабочие, смурыгали канаты и гремела рулевая цепь.

Власть земли. Очерки и рассказы. Том 8.

Морозный зимний день в полном блеске. Час одиннадца-тый в исходе. В незамерзший кусочек полузаметенного сне-гом окна вижу я, как на широкий двор, примыкающий к тому деревенскому дому, в котором я живу, вошел крестьянин Иван Петров, по прозванию Босых.

Очерки и рассказы. Том 6.

Быстро, легко и плавно несется уютный вагон по прус-ским рельсам; унылый перезвон колоколов, напоминающий благовест в бедный колокол бедной сельской церкви, дает знать, в легких просонках, что мы на станции. Но тело так устало от долгого пути, что не хочется поднять головы от подушки, чтобы взглянуть в окно, посмотреть на местность, на народ; еле-еле подумаешь про себя «станция, мол», перевернешься на другой бок, и дремота тотчас снова овладе вает сознанием; чуть-чуть ощущаешь, что поезд тронулся, и опять спишь. Долго так ехал я и спал.

Из деревенского дневника. Том 5.

Никогда русская деревня, русская деревенская глушь не пользовалась в такой степени благосклонным вниманием образованного русского общества, как в настоящее время. Одни, убедившиеся в бесплодности своего интеллигентного существования «в одиночку», ищут или, вернее, полагают найти под соломенными деревенскими крышами недостающее им общество, среди которого и надеются растворить свои умствепные и нравственные силы: другие, напротив, полагают найти под теми же крышами нечто совершенно новое, небы-валое, спасительное чуть не для всего человечества, погиба-ющего от эгоистически направленной цивилизации; третьи интересуются ею просто с экономической точки зрения, стре-мясь доподлинно знать степень выносливости деревенской спины и содержимое деревенского кармана.

Новые времена новые заботы. Письма из Сербии. Очерки и рассказы. Том 4.

Иван Кузьмич Мясников, купец и фабрикант, покончив дела, за которыми нарочно приезжал в губернский город, возвратился в грязноватый нумер грязноватой гостиницы, приказал запрягать лошадей и стал собираться в дорогу.

Разоренье. Очерки и рассказы. Том 3.

Под общим названием «Разоренья» здесь помещены три ряда очерков, печатавшихся прежде под тремя самостоя тельными названнями: «Наблюдения Михаила Ивановича», Тише воды, ниже травы» и «Наблюдения одного лептия» По первоначальному плану «Разоренье» должно было соста вить одну большую работу, в которую должен был войти весь материал, распавшийся потом на три части. Обстоя тельства чисто личного характера заставляли меня часто на долгое время прерывать работу, и, когда она потом начи-налась, после значительного перерыва, - придавать ей форму работы самостоятельной, как будто бы она не имела никакой связи с рядом предшествовавших очерков.

Нравы растеряевой улицы. Очерки и рассказы. Том 2.

Принадлежа к числу захолустий, она обладает и всеми особенностями местностей такого рода, т. е. множеством всего покосившегося, полуразвалившегося или развалив шегося совсем. Эту картину дополняют ужасы осенней грязи, ужасы темных осенних ночей, оглашаемых сиротливыми криками «караулі», и всеобщая бедность, в мамаевом плену у которой с незапамятных времен томится убогая сторона.

Очерки и рассказы. Том 1.

Скоро они вошли в небольшую комнатку. В углу горела лампадка перед образом в большом красном кивоте, на кото-ром до самого потолка громоздились просфоры в бумажках, расписанные яйца и другие подобные предметы. По полу расстилались чистые половики, у стен чинно разместилось несколько старых кресел с круглыми спинками.

Полное собрание сочинений.

Михаилъ Ивановичъ самъ ищеть человѣка, съ которымъ можно бы было потолковать, онъ прилипаетъ ко всякому, кто хотя мелькомъ взглянетъ на него, кто хотя отъ нечего дѣлать задасть ему вопросъ или отвѣтить ему.

Лоренс Стери. Жизнь и мнения Тристрама Шенди. джентльмена. Сентиментальное путешествие по Франции и Италии.

Когда 1 января 1760 года в Лондоне поступили в продажу два пер вых томика «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена», их ав тор, провинциальный йоркширский пастор Лоренс Стерн, был совершенно не известен ни критике, ни читающей публике. Судьба книги казалась настолько сомнительной, что столичный издатель Додели, которому Стерн предложил свою рукопись, отказался пойти на риск и согласился только принять на комиссию небольшую часть тиража, отпечатанного Йоркским типографщиком. Сам Стери предпочел на первых порах не раскрывать своего акторства. Однако, как пишет один из его биографов, сочинение анонимного автора произвело впечатление «литературной бомбы». Весь тираж был распродан в течение нескольких недель; при ехав в Лондон, Стери обнаружил, что стал знаменитостью. О «Тристраме» судили и рядили и в журналах, и в литературных кружках, и в вели косветских гостиных